Собственно ЭТО
Мы не виделись шесть лет. Шесть долгих лет. Я не ждала, но скучала, ничего не обещала, но надеялась. И вот встретились. В отделе супермаркета я стояла с тележкой и сгребала в неё с полок тампоны, прокладки и гели для душа, с нелепым пучком на голове, без макияжа, с обгрызенными ногтями и в майке на голое тело. В его тележке был элитный алкоголь, персики, клубника и бельгийский шоколад, пахло от него восхитительно-пряно, а от блеска начищенных ботинок болели глаза.
- Нина?
Я не должна была откликаться. По крайней мере, не та я, у которой в жизни было проблем больше, чем дней в году, а полученный крохотный аванс приходилось тратить на шампуни и салфетки. Мне следовало бы отозваться только в том случае, если бы на мне было прекрасное бельё, костюм из мягкой шерсти, уложенные локоны и аккуратный маникюр.
Он взял меня за руку и повторил моё имя с лёгким придыханием.
- Нина? Привет!
В горле стоял ком, но я кивнула, а потом ещё раз. Он засмеялся, засмеялся легко и хрипловато.
Потом подошёл ближе и обнял меня. Олвейсы, тампаксы, тайды и леноры стоят на полках, а между ними мы обнимаемся.
- Почему ты не звонила? – спрашивает он, делая шаг назад, чтобы разглядеть меня получше.
Рисковый парень, если учесть мой внешний вид.
Я снова пожимаю плечами и ругаю себя за это. Глупо, невероятно, неописуемо чертовски глупо.
- Я… Я звонила в твой день рождения и перед новым годом… Каждый год, - признаюсь я, и отвожу глаза. Чувствую себя паршиво.
Он запускает руку в волосы, что-то бормочет. Я хочу уйти, попрощаться и уйти, но не могу этого сделать. Он не позволит.
- Костя… - снова начинаю мямлить я, - Прости, мне нужно идти.
Меня ждут пустая квартира, остывший чай, сигареты и бесплодные попытки написать что-нибудь эдакое.
Я уже готова повернуть тележку, но он снова берёт меня за руку.
- Нет. Постой, Нина.
Я поднимаю голову, всматриваюсь в малахитово-зелёные крапинки в его глазах, отмечаю морщинки рядышком с висками, крошечную родинку на щеке, которую когда-то целовала, и мотаю головой.
Красное вино родом из Франции и дорогой шоколад этим вечером не для меня. И этот мужчина в красивом костюме и с уверенным взглядом тоже не для меня. От него пахнет силой, соблазном, а на кончике языка таится привкус греха. Я не почувствую его, потому что между нами шесть лет с неотвеченными звонками и письмами в шкатулке.
Он понимающе кивает, ловким движением руки вынимает из портмоне визитку и вкладывает в мою ладонь, потом одними губами шепчет «позвони» и чуть-чуть улыбается.
Конечно, мой дорогой Костя, я позвоню тебе. Трубку снимет платиновая блондинка в твоей рубашке после бурной ночи любви и капризным голосом выдохнет плебейское «алё».
Я грустно улыбаюсь своим мыслям и двигаю тележку в бакалейный отдел, в уме подсчитывая оставшиеся деньги на карточке. Выходит, что если взять кофе, две пачки творога и пакет молока, но остаться без шоколадных пирожных, можно выкроить на бутылку вина. Не такого элитного, как в его корзине, но гораздо более пьяного, чтобы отпустить себя и вымучить ещё хотя бы полтора десятка страниц.
Далеко за полночь, сидя на кухне с выключенным светом и докуривая последнюю сигарету, я с горечью осознаю, что не могу ничего написать. Дюжину раз я начинала страницу за страницей, а потом стирала и начинала заново, понимая, что вместо обещанного лёгкого романчика, у меня рождается исповедь пьяной неудачницы. Я не могу писать о любви, от которой внизу живота пляшут бабочки, а взгляд становится рассеянно-лучистым, потому что давно ничего такого не чувствую.
Снова начинаю жалеть и ругать себя, ставлю чайник, допиваю остатки вина прямо из бутылки и смертельно хочу курить. Можно достать из пепельницы окурки и раскурив их заново, лишний раз убедиться в своей никчёмности. Я решаю выйти в круглосуточный ларёк за пачкой мальборо, натягиваю куртку, влезаю в кроссовки. Стоя перед зеркалом в прихожей, смотрю на свой мобильный. Непонятно зачем, кладу его в карман, прекрасно понимая, что никто мне в третьем часу ночи не позвонит. И я не позвоню тем более.
Выхожу на улицу. Воздух пахнет прелой листвой и не оправдавшим моих ожиданий совсем ушедшим летом. Шлёпаю в ларек, ежась от холода и в очередной раз обещая себе бросить курить. В такт моим шагам в карманах весело позвякивает мелочь. Последняя, к слову мелочь, которую я намереваюсь спустить на сигареты.
У ларька в такой час людей нет, и это помогает мне в очередной раз ощутить своё одиночество. Лучше бы я не курила. Может быть, была бы счастливей. Господи, какой бред.
У сонной продавщицы прошу пачку мальборо и зажигалку, она молча протягивает мне в окошко сигареты, я высыпаю монеты на блюдечко и, не дожидаясь, пока она их отсчитает, отхожу. Сажусь на влажную от недавнего дождя скамейку, закуриваю и пытаюсь сгенерировать сюжет книги и его детали, но в голову лезут совсем невымышленные персонажи. Бархатистый смех, искорки в глазах, теплый ветер, привкус солёной морской воды на губах, запах костра, звездное небо, жаркие объятия, сбивчивое дыхание, шелестящий шёпот… Это всё было слишком давно, чтобы быть правдой. Я уже даже не уверена, что это когда-то было на самом деле. С моей-то фантазией…
Но бумажный прямоугольник в моём кармане как будто бы греет, оставляя и дальше моё сознание дрейфовать на грани воспоминаний и вымыслов. Губы растягиваются в глупой улыбке, я снова закуриваю и стараюсь держать руки подальше от карманов куртки. От обоих сразу, потому что в одном из них телефон, в другом – его визитка.
И опять море, ласковый шёпот, стрекот цикад, нежные губы, ароматы магнолий, пылкие поцелуи, шёлк платья, тесные объятья, его имя на губах…
Нет, я, конечно же, ему не позвоню. Не сейчас, не завтра, и не через год. И телефон я достала только для того, чтобы посмотреть на время. 3:46. Лезу за его визиткой, просто для того, чтобы узнать из каких цифр состоит его номер. Изучаю взглядом строгость букв. Большевицкий Константин Юрьевич. Всё верно. Никакого Костьки Большака из параллельной группы в джинсах и клетчатой рубашке. Снова улыбаюсь с горьким сожалением и прикладываю телефон к уху. Морально неустойчивая тридцатилетняя бесхребетная обнищавшая истеричка. Всё так.
- Да? – слышится мне из телефона откуда-то издалека.
- Это Нина.
Он молчит. Я тоже. Это глупо, неправильно и неприлично, - звонить чужому мужчине под утро и не знать, что сказать.
- Забери меня, - шепчу я, готовясь разреветься от жалости к самой себе.
Слышу, как господин Большевицкий прочищает горло, а потом спрашивает:
- Какой адрес?
- Понятия не имею, - говорю я ему, ощущая себя идиоткой гораздо больше, чем полминуты назад. – Я сижу на скамейке возле ларька, курю и до смерти скучаю по тебе, - продолжаю я, смирившись с тем, что ничего умного я сказать не в состоянии.
- А ларёк такой серый с синей крышей? – спрашивает Костя и мне слышно по голосу, что в этот момент он улыбается.
- Угу.
- Только никуда не уходи, ладно? – просит он и кладёт трубку.
Сегодня я точно никуда не уйду, Костька, обещаю. Я буду курить и дальше, пока не выкашляю свои лёгкие, но не уйду.
Вновь перед глазами, ожив из глубин моей памяти, возникает парень с зелёными, как омуты, глазами. Парень, сидящий напротив меня в кафе и серьёзно рассказывающий о том, что полетит на стажировку в Германию, и обязательно пройдёт её, а потом и меня с собой заберёт. Я сижу, улыбаюсь, понимаю, что всё это чушь полнейшая, и ни в какую Германию никто не поедет, во всяком случае, я останусь на месте точно. Вслух же говорю, что у него, такого правильного во всех смыслах выпускника, обязательно всё получится.
И самое смешное, что тогда я действительно в него верила. Верю и сейчас. Больше, чем в саму себя, но меньше, чем он того заслуживает.
Свет фар ослепляет меня на мгновение. Около моей скамейки тормозит такси и из него выходит Костя. Он неловко улыбается, так, точно это он разбудил меня, а не наоборот. Садится рядом и обнимает за плечи.
- У кого-то была бессонная ночь?
Я киваю.
- Ну, тогда поехали домой спать, - говорит он, и я встаю.
Мы садимся в такси на задние сидения, и я опускаю голову на Костино плечо, абсолютно не понимая имею ли я на это право. В такси пахнет машинным маслом и табаком. Мне тепло, я млею от того, что Костя рядом, и перестав, наконец, сомневаться, прикасаюсь губами к его шее. Он улыбается.
- Напротив аптеки тормозните, - просит он водителя и тот улыбается щербатой улыбкой в зеркало заднего вида.
Костя выходит из машины и скрывается внутри дежурной аптеки. Я ловлю себя на мысли, что уже опять по нему скучаю. Неприятный тугой узел где-то внутри меня завязывается ещё туже. По радио с помехами хрипит Шуфутинский. Костя довольно скоро возвращается в машину и отдаёт мне небольшой пакет. Потом целует меня в нос и, когда машина трогается, шепчет мне над ухом:
- Там для тебя зубная щётка, а завтра поедем за твоими вещами.
Я растеряно киваю, отдавая себе отчёт в том, что верила в него всё равно слишком мало.
Два месяца спустя
Я сижу в приёмной издательства. На мне платье из тонкой шерсти, бежевые сапоги, волосы собраны в элегантный пучок, а на пальце поблескивает тонкой змейкой колечко с жемчужиной. Меня трясёт от волнений и бросает то в жар, то в холод.
Сегодня утром они позвонили в Костину квартиру и попросили к телефону Нину Леонидовну. Меня перекосило от столь официального обращения. Мы договорились встретиться в два пополудни в издательстве. Полчаса я уже сижу в приёмной и еле сдерживаю себя от волнения. Милая секретарша снисходительно улыбается мне, поминутно предлагаю то чай, то кофе. Наконец дверь открывается и ко мне выходит пузатенький мужчина в годах и с блестящей лысиной.
- Нина Леонидовна, добрый день! Проходите, пожалуйста, проходите, - радушно улыбаясь, говорит мне господин Кагалевский.
Я прохожусь, сажусь в предложенное кресло и обращаюсь в слух.
- Надо признаться, я очень удивлен! Мы заключали с вами контракт на иного рода… кхм… роман.
Я начинаю понимать, что печатать меня никто не собирается.
- Но вы написали хорошую книгу. Книгу о женщине, которая сама не зная чего хочет, едва ли не опускается на самое дно, но потом сама же себя с этого дня за волосы и достает. Обещаю вам, ото будет бестселлер! Бестселлер!
Кагалевский продолжает рассказывать мне о том, что меня ждёт после выхода книги, что нужно будет постоянно держать руки в чистоте и аккуратности, а работу по дому поручить мужу, потому что руки мне нужны будут для раздачи автографов. Я его уже не слушаю. Гораздо важнее для меня сейчас позвонить Косте. Это его книга. Эту женщину с её страниц он вылепил сам, своими руками, взглядами, полными нежности, губами, сводящими с ума и словами, что говорили эти губы. Эта женщина – его женщина. Он её друг, любовник, враг, создатель и палач.
Я плачу и смотрю на кольцо на своём безымянном пальце.
Кагалевский не понимает почему я молчу. Значит, всё правильно.